Всмотримся в автопортрет Моисея Фейгина 1948 года. Темный фон, густо-синяя рубашка, в тени сливающаяся с фоном, свет выхватывает лицо: высокий лоб, сведенные у переносицы брови, внимательный взгляд с прищуром. Во рту - сигарета, в руке - атрибуты художника: кисть и палитра. Чувствуется московская живописная школа - мощная, энергичная, эмоциональная манера письма; крупные мазки словно лепят форму в свету, цвет ложится пространственными пятнами в тени. Фейгину здесь 45 лет - он сложившийся художник, мастер портретного цеха; и трудно поверить, что эта работа знаменует лишь веху в середине жизненного пути художника. Взглянем теперь на рисунок тушью времени первого десятилетия ХХI века: маленький неуклюжий человечек около мольберта, художник в мастерской - изображение, сведенное к знаку, чудом сохраняющее сходство с портретируемым. Между двумя этими изображениями - целая эпоха. Пока историки не смогли ее оценить адекватно - возможно, слишком мало прошло времени. Немного времени прошло и после ухода из жизни Моисея Фейгина. Его личность, обаяние, жизненная энергия, честность, смелость, достоинство настолько поражали всех, кто с ним общался, искусствоведов, коллекционеров, журналистов, что сегодня трудно приступить к искусствоведческому анализу его творчества: настолько его искусство и личность взаимосвязаны. С какими искусствоведческими дефинициями можно соотнести творчество Моисея Фейгина - “левый МОСХ”, русский экспрессионизм, еврейское искусство? Может, лучше подойдет термин “плеяда”. Слово это ввела в искусствоведческий обиход Ольга Ройтенберг, обозначив так значительное число художников, окончивших ВХУТЕМАС-ВХУТЕИН во второй половине 1920-х - тех, кто учился у мастеров русского авангарда, но оказался в момент начала самостоятельного творческого пути «не ко двору». Перед каждым стоял выбор: либо “откреститься от своих учителей”, либо отказаться от реализации в профессии. Искалеченные судьбы, трагические биографии, творческие компромиссы художников “плеяды” еще ждут своих кропотливых исследователей. “Нас считали испорченным поколением” - говорил Моисей Фейгин. Однако ему самому удалось реализовать свой талант живописца - благодаря стечению обстоятельств, своему долголетию, а главное - необыкновенной цельности натуры.
Судьба Моисея Фейгина глубоко драматична: словно нить, вплетенная в ткань истории русского искусства ХХ века, она отмечена трагизмом общественных катаклизмов и индивидуальных экзистенциальных травм. О жизни художника мы знаем больше “преданий”, нежели фактов: о некоторых эпизодах он рассказывал всем столь часто, что они превратились в притчи, которые домашние знали практически наизусть. Внук художника, Леонид Фейгин, записал эти истории: наша задача - ввести их в контекст, найти хронологические привязки и документальные подтверждения; подвести под “мифологическое” фактическую канву. Эти два текста следует читать параллельно: они отражают два измерения одной жизни художника - внешнее и внутреннее.
