У деда была страшная манера, которую все ценители его работ очень боялись. Стоило какой-то из картин простоять определенное время в мастерской, он сначала начинал к ней приглядываться, ходить вокруг, а затем ставил ее на мольберт, и тогда вся семья понимала, что этой работе пришел конец. Он говорил: «Надо бы что-то в ней доделать». Я помню, сам спас несколько работ, выпросив их в подарок. Но большинство работ спасти не удалось. Он ходил вокруг работы, рассматривал ее, но потом наступал критический момент: дед ставил ее на мольберт, доставал белила и забеливал к чертям собачьим, оставляя только контур, и потом в один день писал все заново. Иногда получалось страшное говно! Потом откладывал, вновь доставал, снова забеливал, сдирал до холста и рисовал опять. В результате на месте одной картины возникала совершенно другая. Таким образом, очень много картин погибло. Их никто не покупал, а у деда не было сил делать много подрамников, и он просто забеливал старые полотна. Экономя место в мастерской, он содрал штук пятьдесят шикарных работ, среди которых было очень много потрясающей живописи раннего периода. Очень жалко, но надо отдать ему должное, все работы, особенно последнего периода, ужасно свежи. Работы дедушки похожи скорее на каллиграфию, чем на живопись. У деда есть работы, о которых написано, что они писались двадцать лет. Но вы смотрите на них и понимаете, что это просто забеленная поверхность старой картины. Работа над картинами у деда не заканчивалась никогда. Дед вообще не ценил свое творчество. Он всегда считал, что он может сделать лучше и сильнее. Я говорил: «Дед, тебе же 104 года! Эту работу ты написал, когда был молод, когда тебе было 80 лет. Сохрани эту работу! Ты же снова так не сможешь». «Ты что понимаешь? – говорил он мне. – Я сейчас знаю так много, что мне все эти достижения – говно!» Для деда было важнее всего, чтобы материал запел, заиграл, чтобы художник не ломал материал и не навязывал свою волю. Он говорил, что это гарантия отсутствия пошлости. Все, что придумывает человек, всегда скатывается в торговую пошлятину, а материал не может пошлить, материал естественен. Поэтому дед всегда старался писать картину в один день.
Дед и белила
У деда была страшная манера, которую все ценители его работ очень боялись. Стоило какой-то из картин простоять определенное время в мастерской, он сначала начинал к ней приглядываться, ходить вокруг, а затем ставил ее на мольберт, и тогда вся семья понимала, что этой работе пришел конец. Он говорил: «Надо бы что-то в ней доделать». Я помню, сам спас несколько работ, выпросив их в подарок. Но большинство работ спасти не удалось. Он ходил вокруг работы, рассматривал ее, но потом наступал критический момент: дед ставил ее на мольберт, доставал белила и забеливал к чертям собачьим, оставляя только контур, и потом в один день писал все заново. Иногда получалось страшное говно! Потом откладывал, вновь доставал, снова забеливал, сдирал до холста и рисовал опять. В результате на месте одной картины возникала совершенно другая. Таким образом, очень много картин погибло. Их никто не покупал, а у деда не было сил делать много подрамников, и он просто забеливал старые полотна. Экономя место в мастерской, он содрал штук пятьдесят шикарных работ, среди которых было очень много потрясающей живописи раннего периода. Очень жалко, но надо отдать ему должное, все работы, особенно последнего периода, ужасно свежи. Работы дедушки похожи скорее на каллиграфию, чем на живопись. У деда есть работы, о которых написано, что они писались двадцать лет. Но вы смотрите на них и понимаете, что это просто забеленная поверхность старой картины. Работа над картинами у деда не заканчивалась никогда. Дед вообще не ценил свое творчество. Он всегда считал, что он может сделать лучше и сильнее. Я говорил: «Дед, тебе же 104 года! Эту работу ты написал, когда был молод, когда тебе было 80 лет. Сохрани эту работу! Ты же снова так не сможешь». «Ты что понимаешь? – говорил он мне. – Я сейчас знаю так много, что мне все эти достижения – говно!» Для деда было важнее всего, чтобы материал запел, заиграл, чтобы художник не ломал материал и не навязывал свою волю. Он говорил, что это гарантия отсутствия пошлости. Все, что придумывает человек, всегда скатывается в торговую пошлятину, а материал не может пошлить, материал естественен. Поэтому дед всегда старался писать картину в один день.
