Дедушка рассказывал, что как-то, будучи еще молодым, он занимался живописью, и перед ним сидела натурщица. Это была очаровательная девушка, в бархатном черном платье, брюнетка, с фарфоровым, бледно-розовым лицом. Дедушка был просто очарован этой картиной! Он писал ее очень долго, ему хотелось передать всю эту красоту. Он с сожалением понимал, что у него ничего не получается, подходил к Осмеркину, тот ему правил или форму носа или какие-то детали, но дед видел, что все это не то. Он очень долго переписывал работу, но у него так и не получилось то, что он хотел. Спустя годы он говорил мне: «Вот бы мне сейчас туда. Я бы все очень просто сделал. Там не надо было писать! Надо было поглядеть легко краем глаза, наложить нежнейший жемчужный тон, нарисовать два глаза, нос, а точнее, максимум ноздри. Ведь при общем, при первом взгляде не видно мелких деталей. А я, дурак, пытался вглядываться, прорисовать, видел то, чего не видно на самом деле. И преподаватель был такой же дурак. Чему он мог меня научить? Вот сейчас я знаю, как надо смотреть. Как писать – даже школьник знает! Как смотреть – вот в чем искусство!» Он показывал мне искусство общего взгляда. Если честно, это немного пугает людей, когда смотришь на них таким общим взглядом: ты как бы смотришь сквозь человека. И вид у тебя получается либо очень мудрый, либо абсолютно шизофренический. Именно этот взгляд позволяет видеть общее впечатление от объекта: выразительные линии, самые главные пятна, тогда и получаются картины, которые, казалось бы, не дорисованы. Можно их, конечно, детализировать, но дед никогда особой любовью к деталям не страдал, поэтому так мало деталей было в его работах. Потому картины деда производят такое цельное впечатление.
Дедушка и детали
Дедушка рассказывал, что как-то, будучи еще молодым, он занимался живописью, и перед ним сидела натурщица. Это была очаровательная девушка, в бархатном черном платье, брюнетка, с фарфоровым, бледно-розовым лицом. Дедушка был просто очарован этой картиной! Он писал ее очень долго, ему хотелось передать всю эту красоту. Он с сожалением понимал, что у него ничего не получается, подходил к Осмеркину, тот ему правил или форму носа или какие-то детали, но дед видел, что все это не то. Он очень долго переписывал работу, но у него так и не получилось то, что он хотел. Спустя годы он говорил мне: «Вот бы мне сейчас туда. Я бы все очень просто сделал. Там не надо было писать! Надо было поглядеть легко краем глаза, наложить нежнейший жемчужный тон, нарисовать два глаза, нос, а точнее, максимум ноздри. Ведь при общем, при первом взгляде не видно мелких деталей. А я, дурак, пытался вглядываться, прорисовать, видел то, чего не видно на самом деле. И преподаватель был такой же дурак. Чему он мог меня научить? Вот сейчас я знаю, как надо смотреть. Как писать – даже школьник знает! Как смотреть – вот в чем искусство!» Он показывал мне искусство общего взгляда. Если честно, это немного пугает людей, когда смотришь на них таким общим взглядом: ты как бы смотришь сквозь человека. И вид у тебя получается либо очень мудрый, либо абсолютно шизофренический. Именно этот взгляд позволяет видеть общее впечатление от объекта: выразительные линии, самые главные пятна, тогда и получаются картины, которые, казалось бы, не дорисованы. Можно их, конечно, детализировать, но дед никогда особой любовью к деталям не страдал, поэтому так мало деталей было в его работах. Потому картины деда производят такое цельное впечатление.
