Моисей был старшим из трех сыновей, родившихся у Александра Давидовича и Цили Яковлевны Фейгиных. Фейгины жили в Варшаве, не были религиозны, детям стремились дать хорошее образование. Моисей еще в Польше поступал в русскую городскую мужскую гимназию. В первый год он не прошел пятипроцентной нормы, и родители сделали все, чтобы мальчик имел еще один шанс. Родители изменили запись в дате рождения сына: вместо реального 1903 года во всех документах будет указываться 1904-й. Моисей поступил на следующий год - но это был год начала Второй мировой войны, и гимназия спешно переехала в Москву. Фейгины тоже предприняли переезд в Москву: это было весьма непросто, евреям необходимо было получить специальное разрешение на проживание в больших городах, и на это ушел целый год. В Москве старшие сыновья - Моисей и Григорий -пошли учится в гимназию, которая стала 13-й Московской. Сохранилось несколько семейных фотографий, запечатлевших детские годы мальчиков Фейгиных: все трое - времен еще варшавских; старшие - Моня и Гриша - в гимназической форме; Моня с этюдником. Моисей начал учиться рисованию еще в Варшаве, в студии у итальянского мастера, и продолжал брать частные уроки живописи в Москве. Увлечение рисованием старшего сына в семье поощрялось. Хотя выбор профессии художника вызывал вполне понятные опасения. После окончания школы Моисей Фейгин поступил во ВХУТЕМАС на подготовительное отделение. Он учился живописи у А.А.Осмеркина, И.И.Машкова, рисунку - у С.В.Герасимова. К педагогам у Фейгина складывалось различное отношение: “Осмеркин был для нас богом, а с Машковым мы спорили”. “Мы - это соученики Фейгина, которых он называл “наша группа”: Антон Чирков, Федор Шмелев. Особенно близок был Фейгин с Антоном Чирковым: они дружили со студенческих лет до ранней смерти Чиркова в 1946 году; и в глубокой старости Моисею Александровичу будет сниться, что они с Антоном горячо спорят о живописи.
Студенты в обязательном порядке посещали Музей Нового западного искусства, в котором можно было видеть произведения классического модернизма из коллекций С.Щукина и И.Морозова. Члены “группы” отдавали должное Сезанну, однако высоко чтили русских художников - в первую очередь Врубеля, а также Сурикова, Иванова, Борисова-Мусатова. Супрематизма Малевича и Певзнера, преподававших в соседних мастерских, Фейгин не принимал: для него это было “непонятное” искусство.
Прекрасный педагог, эстет, тонкий колорист Осмеркин, помимо технических навыков, давал своим ученикам нечто очень важное - понимание картины как цвето-пластического целого. Оставаясь в рамках видимой реальности, он сумел воспитать в них понимание живописи как отражение сущностных черт мира. Человек деликатный, он давал начинающим художникам возможность почувствовать доверие к своеобразию собственного дарования. Будучи на последнем курсе, Фейгин стал активно участвовать в художественной жизни Москвы вступил в группу “Бытие”, организованную Кончаловским и Куприным, а потом, вслед за Осмеркиным, и Фейгин с Чирковым покинули “Бытие” и стали участниками объединения “Крыло”. За этими перемещениями стояли серьезные разногласия, усиливающиеся между «бубновыми валетами» к концу двадцатых годов: так, Осмеркин даже не принял участие в выставке участников объединения “Бубновый валет”, организованной в Третьяковской галерее в 1927 году.
Отзвуки горячих дискуссий и споров между бывшими “валетами” и их последователями донесла до нас сохранившаяся в архиве семьи Фейгиных газетная рецензия. Ее автор - Игнатий Ефимович Хвойник, художественный критик, друг Осмеркина - писал: “Трудно понять почему эта молодежь, ранее выступавшая как единая группа “Бытие” раскололась, вернее, отколола от себя “Крыло” с Осмеркиным во главе…
Раздельный показ двух частей “Бытия” повредил обоим, подчеркнув лишь ярче, в какой сильной мере молодежь “Бытия” подчинена мастерству своих “мэтров” - Кончаловского и Куприна, с одной стороны, и Осмеркина - с другой. При желании можно найти еще некоторую (впрочем, внешнюю) основательность этого “отхода” для самого Осмеркина. Четыре вещи, выставленные им на “Крыле”, показывают, как все больше отклоняется его живопись от манеры других «бубновалетцев». Об этом ясно говорят два его пейзажа, четкие по композиции и проникнутые тонким лиризмом... Под “осмеркинским” крылом все же остается достаточно простора и воздуха для роста и утверждения индивидуальных особенностей. Своя “физиономия” довольно ярко намечается... в холодно-четких пейзажах Фейгина, в темпераментных, хотя и сильно сыроватых, холстах Чиркова. После этих скупых похвал рецензент не преминул посетовать: “...засилье пейзажей и натюрмортов словно заворожило все темы современности... Словно нет крыльев общественной чуткости у молодежи “Бытия”, хоть и отрастившей “крыло”!”. Окончившим вуз полагалось отслужить год в армии: Чирков служил в Армении, Фейгин - в Тамбове, в кавалерийской части.
Моисей Фейгин вспоминал об этом времени с удовольствием - “научился обращаться с лошадьми”. Вернувшись из армии, Моисей Фейгин обнаружил, что он “ничего не умеет”: следовало учиться зарабатывать, становиться профессиональным художником.
С 1928 года Фейгин был членом Общества московских художников, организованного при Государственной академии художественных наук (ГАХН), которое устраивало выставки и старалось снабжать художников работой. Декорации для клуба, композиции, выполненные на фабрике “Красный Октябрь”, плакат для рыболовной артели, командировки в Армению на Аллахвердский медеплавильный завод в 1930 году и в порт Керчи в 1931-м - приносили скудные заработки, однако создавали ощущение причастности к художественной жизни. В начале тридцатых происходят события, кардинально изменившие жизнь художника: трагически погибают оба брата, сперва - любимый и талантливый Григорий, молодой ученый биолог, кончает жизнь самоубийством, и совсем скоро - младший брат Леон, из-за несчастного случая. Во время компании по борьбе с НЭПом родители были объявлены врагами народа, у них отобрали всю их собственность - скобяную лавку и квартиру в бобровом переулке, где жила вся семья, и старшие Фейгины были вынуждены эмигрировать. Посылка с вещами для маленького, полученная из Франции, - и родители исчезнут из жизни Моисея Фейгина навсегда. До сих пор неизвестно, как сложилась их судьба. Отъезд родителей готовился параллельно с тем, что у Моисея Александровича складывалась собственная семья: он женился и у него родился сын, названный в честь брата Григорием. Жизнь выдвигала свои требования: надо было кормить семью. Моисей Фейгин начал путь профессионального художника: по его словам, “приходилось работать на две линии: по живописи и для заработка”. Постепенно становилось очевидно, что то, чему молодые художники научились во ВХУТЕМАСе, не было востребовано. И все-таки сохранялась иллюзия, что удастся сказать свое слово, найти свою тему, значимую для творческой личности, нужную для общества. Вся первая половина 1930-х была окрашена этими ожиданиями. Да, организован один Союз художников, поглотивший разнообразные объединения, однако существует Всероссийский кооперативный союз работников изобразительного искусства - “Всекохудожник”, который организует выставки, командировки, изредка - закупки. В 1934 году “Всекохудожник” устраивает серию из 10 персональных выставок в клубе фабрики “Рот Фронт”: наряду с Кравченко Сергеем Герасимовым, Осмеркиным, Фаворским выставляется и Моисей Фейгин. В каталоге опубликован список из 66 произведений: рисунки, акварель, масло - волжские пейзажи, портреты, натюрморты. Перечень названий с указанием техники - это все что осталось: все работы, созданные до войны, погибли при пожаре квартиры в 1942 году. Однако сохранилось одно полотно, датированное 1937 годом. Это большеформатная композиция “Снятие повешенного” (После белых). Сюжет мрачен: в заснеженном лесу люди в тулупах (партизаны?) снимают с высоты тело молодого человека. Кто его повесил? В чем причина его смерти? Черты лица повешенного напоминают младшего брата художника - Григория. Воздетые вверх кисти рук, абрис мертвого тела - все напоминает нам каноническую композицию снятия с креста. Мы не знаем, откуда взялся этот сюжет, лежал ли в его основе конкретный случай или это зримый результат глубоких личных переживаний художника, его реквием по братьям, попытка разгадать загадку ранней, случайной и оттого особенно трагичной смерти. Случаю было угодно, чтобы из всех работ сохранилась лишь эта, в которой уже начинает звучать нота экзистенциального ужаса и смерть одного человека предстает в масштабах вселенской трагедии Моисея Фейгина и его близкий друг Антон Чирков, в отличие от многих современников, ясно ощущали накал трагедии, которую переживала наша страна в предвоенное десятилетие. Когда Фейгин писал оставшееся неоконченным “Снятие повешенного”, Чирков заканчивал многолетнюю работу над картиной «1917 год». В этой композиции Чирков запечатлел беспощадный разгром винокуренного завода, свидетелем которого он был сам. В отличие от Фейгина, Чирков рискнул выставить свое полотно на персональной выставке в 1937 году: работу пришлось снять в первый же день, и только заступничество Осмеркина, Машкова и Кончаловского спасло автора от серьезных последствий. С одной стороны, ни эпическая композиция Чиркова, ни работа Фейгина не были творческими удачами художников: взятые за основу приемы сюжетно-тематической живописи конца 19 столетия входили в противодействие с пониманием картины как цвето-пластического целого. С другой - это было последней попыткой вынести нечто персонально значимое для художника на суд общества: с 1937 года и Фейгин, и Чирков четко отделяли “халтуру” от творчества для себя. На долгие годы восторжествовал древний принцип: “Кесарю - кесарево, Богу - Божье». Антон Чирков, человек православный, истинно и глубоко верующий, в конце 1930-х - начале 1940-х годов зарабатывает на жизнь преподаванием, а “для себя” пишет церковные интерьеры и сцены из церковной службы, портреты священнослужителей. Фейгин зарабатывал написанием портретов; живопись “для себя” была его сокровенным занятием, без которого он не мыслил своей жизни.
Рождение дочери Анны, начало Второй мировой войны, уход добровольцем на войну и возвращение в 1946-м - все эти события жизни Моисея Фейгина в сороковое десятилетие только упомянем. Какими бы ни были драматичными эти годы, впереди предстояло пережить весьма опасный период, о котором Моисей Александрович скажет просто: “Было страшно, хотелось зажаться в нору”. “Разоблачение” А.А.Осмеркина в 1947 году; борьба с космополитами; аресты друзей и знакомых, вызовы для дачи свидетельских показаний - несколько раз Фейгин был на волосок от того, чтобы не попасть в “мясорубку” советской карательной машины. И в то же время художник рисовал Ленина - Сталина - членов правительства, тысячи изображений, “халтура в портретном цехе”. Один из портретов Сталина - гигантский плакат на фасаде строящегося высотного здания на Котельнической, созданию которого посвящена отдельная история-притча. Но нечто жизненно-важное лежало не во внешнем, а во внутреннем: жизнь была наполнена творчеством. Фейгин писал каждый день, выкраивая время по утрам - пейзаж в парке, наброски с домашних, каждую неделю приглашалась натурщица. В крошечной мастерской - комнате в квартире на улице Короленко - Моисей Фейгин возвращал искусству измерение приватного, волнующего, сокровенного - измерение, утраченное искусством во внешнем мире. Так прошло еще одно десятилетие.
